_________________________________________
Париж конца 70-х годов 18 века. Лучший в Европе балет «Королевской академии музыки». Публичные концерты и роскошные великосветские балы. В разгаре «война глюкистов и пиччинистов» - сторонников оперной реформы Глюка и поклонников итальянского композитора Пиччини, который, говоря словами Сальери из Маленькой трагедии Пушкина, «пленить умел слух диких парижан». После многолетнего «добровольного изгнания» возвращается в столицу Вольтер, и зрители театра «Комедии Франсез» (в их числе - сам престарелый философ) становятся свидетелями необыкновенного зрелища: на сцене устанавливается мраморный бюст великого старца, и актёры возлагают на него лавровый венок. Растёт слава Бомарше, его пьесы то освистывают, то, напротив, награждают бурей оваций. Эти и другие события занимают умы и сердца парижан, а также многочисленных приезжих: со всех концов Европы в Париж стекаются и легкомысленные искатели острых ощущений, и просвещённые любители искусства.
23 марта 1778 года в числе иностранцев, прибывших в «столицу мира», были двое путешественников - юноша и пожилая дама. Они начали свой путь полгода назад в Зальцбурге. Вольфганг Амадей Моцарт и его мать Анна Мария. Не любовь к развлечениям и не желание поближе познакомиться с достижениями французской культуры привели сюда22-летнего австрийского композитора. Моцарт приехал в Париж за славой.
Ушли в прошлое те времена, когда его имя у всех на устах, когда маленький вундеркинд вызывал всеобщее восхищение своим искусством игры на клавире, органе и скрипке, которое граничило с чудом. Молодой композитор, пишущий гениальную музыку, мало кому известен. Моцарта давно уже тяготит зависимое положение при дворе зальцбургского архиепископа, и, отправляясь в путь, он надеется найти более достойное применение своим силам. Ведь, как пишет Вольфгангу оставшийся в Зальцбурге отец, «из Парижа слава и имя человека, обладающего великим талантом, расходятся по всему миру».
Вот почему Вольфганг работает, не покладая рук. О всех своих достижениях он сообщает отцу и сестре: новая симфония «исключительно понравилась» публике, балет «Безделушки» «с величайшим успехом» идёт на сцене «Королевской академии музыки», по заказу знатного вельможи герцога де Гина написан концерт для флейты и арфы (герцог - флейтист, а его дочь играет на арфе).
Не странно ли, что клавирная Соната Ля мажор - самое, пожалуй, известное из парижских сочинений композитора - в письмах не упоминается? Может, Вольфганг считал сонату менее удачным произведением, чем симфония, балет, концерт? Вряд ли. Скорее всего он не написал отцу о Ля мажорной сонате просто потому, что не связывал с ней надежд на крупный успех в Париже, ибо сочинение не предназначалось для кого-либо из знатных особ и не было рассчитано на публичное выступление.
Вариации на песенную тему, менуэт, весёлое рондо… Каждая из частей произведения могла бы быть самостоятельной пьесой, но вместе они чудесным образом сочетаются в единое целое - сонатный цикл. Правда, здесь нет типичной для сонаты конфликтности, столкновения различных начал. Недаром вместо сонатной формы, привычной в первой части, Моцарт написал вариации! Перед слушателем происходит пестрая вереница образов - лирических, юмористических, причудливых. Не старинные ли сюиты вспоминает здесь композитор - те серии музыкальных картинок и портретов, которые были столь любимы французскими композиторами-клавесинистами? Только в отличие от клавесинистов с их «Жнецами», «Сборщиками винограда», «Кукушкой», «Тамбурин» Моцарт не направляет фантазию своих слушателей с помощью программных заголовков, а предоставляет ей свободу.
Какие же образы возникают у слушающего простодушно-грациозную тему или начальные вариации: первую с ее галантными
вздохами и дробью турецких барабанов, задорно-насмешливую вторую, трогательные жалобы третьей?
Что представляется ему при звуках безмятежно-идиллической четвертой вариации, пятой, напоминающей расцвеченную колоратурными пассажами оперную арию, при звуках веселого танца последней, шестой вариации? Возможно, фантазия слушателя рисует «галантные празднества» в духе тех, что изображены на картинах Антуана Ватто (кавалеры и дамы прогуливаются в поэтических парках, ведут непринужденную беседу или музицируют)? А, может быть, - веселую суету костюмированного балла, где вслед за насмешливым Арлекином появляется меланхолический Пьеро, а вдалеке мелькают восточные тюрбаны и шальвары? Или - балетные представления «Королевской академии музыки», фавнов, которые преследуют нимф, пастухов и пастушек, водящих веселые хороводы на лужайке?
В следующей части - Менуэте - воображение получает более твёрдую опору: в звуках торжественно-помпезного начала ясно различимы поклоны старинного танца. Но почему вслед за размеренными танцевальными фигурами возникают вопросительные, а потом и тревожные интонации? Почему мрачные мысли становятся всё более неотступными, и даже светлая мечтательность Трио не может их рассеять?
Слушатели и читатели послемоцартовской эпохи хорошо знают, сколь значительные события могут произойти «средь шумного бала». Под звуки вальса появляется таинственная незнакомка, пленившая героя романса Чайковского, встречает свою возлюбленную Артист (вторая часть «Фантастической симфонии» Берлиоза), рождается любовь Наташи и князя Андрея («Война и мир» Толстого и Прокофьева). Может быть, и чопорно-размеренный менуэт не чужд волнений сердца? Может быть, романтический 19 век не первым открыл неслиянность героя и толпы, одиночество среди всеобщего веселья? На картине Ватто «Общество в парке» внимание зрителя привлекает стоящая слева, особняком, фигура мужчины, который не принимает участия в развлечениях веселящейся компании. Он погружён в созерцание мраморной статуи и, очевидно, - в какие-то свои мысли, занимающие его больше, чем болтовня и флирт кавалеров и дам, которые расположились под сенью деревьев. Не так ли и моцартовский «герой» оказывается сторонним наблюдателем чужого праздника? Не так ли и сам композитор чувствует себя одиноким среди суеты и блеска парижской жизни? Моцарт, конечно, далёк ещё от того, чтобы превращать свои сочинения в подобие дневника, как это будут делать композиторы романтики. И всё же соблазн усмотреть здесь автобиографические мотивы очень велик.
Пребывание Вольфганга в Париже оказалось на редкость несчастливым. Что с того, что его талант не имеет себе равных среди современников? Чтобы обеспечить себе успех, надо «пробиваться» - заводить знакомства, доставать рекомендации. С помощью одной только музыки, пусть даже гениальной, здесь ничего не добиться. Неслучайно парижский журналист и художественный критик Ф.М.Гримм писал, что во Франции «наиболее влиятельная публика не разбирается в музыке… Все воздают именам, а о достоинстве сочинения может судить только небольшое число». Путешествие в поисках «славы и имени» закончилось неудачей. Молодому композитору приходится снова возвращаться в Зальцбург к ненавистным обязанностям музыканта-слуги. Большие надежды обернулись ещё большим разочарованием.
И всё-таки финал сонаты - знаменитое рондо «Alla turca» рисует картину всеобщего веселья. Но почему же тут веселятся так «по-турецки»? Может быть, экзотика финала - это отражение парижских впечатлений? Да, восточная тематика давно стала частью французской культуры. На сцене «Комедии Франсез» идут «Магомет», «Заира», «Китайский сирота» Вольтера. Оперный репертуар изобилует такими названиями, как «Пилигримы в Мекке», «Земира и Азор», «Каирский караван». Просвещённая публика зачитывается вольтеровским «Задигом» и «Персидскими письмами» Монтескье. Но как знать, только ли интересу парижан к Востоку обязаны мы появлением турок в финале моцартовской сонаты? После опустошительного нашествия османов, которому в 17 веке подверглась средняя Европа, турки долгое время воспринимались европейцами, прежде всего как жестокие и коварные завоеватели.
В 18 веке, когда столкновения с Турцией уже позади, образ турка-воина поддерживается музыкальными впечатлениями: при дворах европейских государей модными становятся янычарские оркестры. Шум и грохот ударных, пронзительный свист шалмеев привлекают необычностью звучания, яркостью красок и в то же время воспринимаются как нечто чуждое, даже враждебное. Быть может, именно это сочетание притягательности и враждебности, образ чужого блеска понадобились Моцарту в финале сонаты? Быть может, кошачья вкрадчивость начальной темы, диковатое ликование мажорных частей (в них, кстати, ясно слышны отголоски янычарских инструментов) - только различные лики того подражающего своим великолепием, но чужого и непонятного мира, который окружал композитора во время создания этой музыки?
Впрочем, так ли уж важно угадать, что именно стоит за Сонатой Ля мажор? Все возможные толкования её образов отступают перед магическим совершенством моцартовского творения. И если удивительным кажется то, что здесь можно найти отголоски жизненных впечатлений композитора, то не надо ли гораздо больше удивляться другому - тому, столь дивно преображёнными предстают эти впечатления в произведении искусства, тому, настолько мало общего имеет вся соната - чудо красоты и гармонии - с печальными обстоятельствами пребывания Моцарта в Париже? «Ясность, золотой, утерянный человечеством рай», - так выразил суть моцартовского творчества учёный и богослов П.А.Флоренский. Не в этой ли ясности, в умении воссоздать высшую гармонию бытия, разрешающую трагические противоречия и сложности жизни, заключается разгадка того, почему люди нашего времени всё чаще обращаются к музыке Моцарта?