У Моцарта был слишком острый глаз, он прекрасно видел все «человеческое, слишком человеческое» в мелких деспотах. Чтобы убедиться в этом, достаточно прочесть строки письма, в котором он сообщает о приезде русского цесаревича Павла I (24 ноября 1781): «Великозверь, великокнязь прибыл…»
В Моцарте нет и крупицы раболепия. В этом он – современный нам, демократически мыслящий человек. Он слишком много объездил, чтобы не смотреть дальше отечественных границ. Впрочем, при необходимости Вольфганг становился и патриотом, как об этом свидетельствует письмо к Антону вон Клейну, профессору поэтики в Мангейме и поставщику либретто для Немецкой оперы в правлении Карла Теодора.
У Моцарта были свои симпатии и антипатии по отношению к отдельным нациям. Так, он не любил французскую музыку, а во время пребывания в Париже возненавидел и французов. Во всяком случае он нашел, что парижане со времен его детства изменились чрезвычайно. «…Французы уже вовсе не столь учтивы, - пишет он 1 мая 1778 года. – Они теперь часто кажутся грубиянами, а заносчивы они ужасно…»
О французской революции – а Моцарт дожил до ее начала – мы и слова не найдем ни в его письмах, ни в воспоминаниях о нем. Революция не интересовала Моцарта. Зато с детских лет сохранил пристрастие к Англии и англичанам.
Отец и сын Моцарт питали отвращение к милитаризму. Находясь в Людвигсбурге под Штутгартом, отец находит возможность высказаться по поводу разорительной «игры в солдаты», которой развлекался Карл Евгений, герцог Вюртембергский: в крошечном своем государствишке он за счет коррупции и ценой нищеты всей страны содержит пятнадцатитысячную армию – армию, которая при вступлении французских революционных полков немедленно обратилась в бегство.
Что бы сказали Моцарты – отец и сын – доведись им жить в XIX и XX столетиях, полностью милитаризированных.
Куда больше, чем великие мировые события, интересуют Моцарта мелкие политические аферы и скандалы, поскольку в них участвуют люди, которых он знает. Высказывание Моцарта об одной из таких афер навлекло даже на него подозрение в антисемитизме.
Моцарт меньше всего бы антисемитом, да у него и повода для этого не было. Крестным отцом своего первенца, Раймунда Леопольда, Моцарт хотя и с неохотой, избрал своего домовладельца, еврея – барона Раймунда Вецлара фон Планкенштерн. Барон был одним из покровителей и благодетелей Моцарта. В чрезвычайно поучительном для нас списке подписчиков на концерты Моцарта, который 20 марта 1784 года он отослал отцу, тоже значится много еврейских фамилий. И никак нельзя доказать, что венские ростовщики, в лапы которых попал Моцарт в последние годы свей жизни, были евреями.
Существует мнение, что образованность Моцарта не выходила за рамки музыки. Это верно, и неверно. Верно то, что любую услышанную и музыку он либо отвергал, либо усваивал так глубоко, что она становилась неотъемлемой частью его существа, что нельзя сказать о науке.
Каким же казался Моцарт для своих современников? Ярче всего обрисовала его дочь венского придворного советника - Каролина Пихлер: «Моцарт и Гайдн, которых я хорошо знала, были людьми, в личном общении не обнаруживавшими выдающегося ума, а уж в сфере научной или возвышенно духовной ум их был и вовсе необразован. Заурядный образ мыслей, плоские шутки, а у первого еще и легкомысленное поведение – вот все, в чем они проявляли себя в обществе…» Так что она еще очень милостива, когда добавляет: «А какая глубина, какие необозримые миры фантазии, гармонии, мелодии и чувства таились под этой невзрачной оболочкой!»
Но Моцарт музыкант был много больше, чем музыкант. Он насквозь видел людей, хотя постоянно попадался им на удочку. И так же глубоко и интуитивно постигал интеллектуальное содержание своей эпохи, хотя ни разу в жизни не побывал на лекции по эстетике. Глаз его был равнодушен к пейзажу или архитектуре, скульптуре или картине, зато как драматург он обладал тончайшим органом, необходимым для творчества – и в лирике, и в драме.